Второй номер «Русского искусства» за этот год можно без особого преувеличения назвать нестеровским. Тема номера – «Россия на рубеже XIX–XX веков. Идея. Образ. Стиль» во многом раскрывается через творчество выдающегося русского мастера, 150-летию которого посвящена выставка в Третьяковской галерее на Крымском Валу «В поисках своей России». На путь поисков, возможно, предстоит встать и самому журналу.
Рубежи веков представляют особый интерес для исследователей. Жизнь человеческого духа, календарным рамкам вроде бы не подчиняющаяся, всё равно неким непостижимым образом связана с этой, людьми же и придуманной, шкалой времени. Пограничье XIX и XX столетий, водораздел эпох в мировой и в особенности в русской истории стали и тем перекатом, за которым искусство во всех его ипостасях начало исподволь менять своё течение, подобно реке, вдруг решившей устремиться к иным горизонтам. Процессам, происходившим в этот период в русском искусстве, и посвящён номер, который, и это сразу видно по спектру собранных в нём материалов, редакция готовила с особым тщанием.
В этом месте стоило бы начать разбор собранных под обложкой статей, но погружение в первую же из них, по неписаным правилам считающуюся редакционной, показало – разговор о читательской аудитории издания, возможно, в данном случае уместней, чем критические изыскания.
Редакционные статьи в «Русском искусстве» всегда были выдержаны в самом строгом научном стиле, который временами не без труда давался неискушённому в искусствоведческой терминологии читателю. Но на этот раз редакция превзошла саму себя. Статье О. Давыдовой «Чаяние России. Национальное направление в живописи и графике модерна: альтернативы развития» предпосланы в качестве эпиграфа строки Константина Коровина:
Милые, родные русские берёзки,
Увижу ли я вас, красавицы мои.
Читатель, настроившийся было на этот звонкий ясный камертон, со всего маху проваливается в глубокий омут чистого искусствоведения, из которого ему не суждено выбраться до самого финала. Статья эта достойно смотрелась бы в любом научном сборнике, ориентированном на профессионалов самого высокого уровня. Но читателя обычного, просто любящего искусство и желающего по мере возможности расширять свои представления о нём, она повергает в уныние, чреватое комплексом неполноценности. И единственная возможность сохранить душевное равновесие и самоуважение – просто пропустить эту статью.
Вопрос о целевой аудитории журнала под разными углами рассматривался в рецензиях «ЛГ» и раньше. Позиция редакции понятна и заслуживает уважения: большинство изданий, ориентированных на массового читателя, серьёзным искусством не интересуются, а если и снисходят до него, то в лучшем случае в жанре околосветской хроники сообщают об открытии очередной выставки. В худшем же – с азартом принимаются анатомировать личную жизнь и творчество художника в духе психоделических триллеров с криминальным или психопатологическим уклоном. У людей, посвятивших себя научному поиску в области искусства, такой подход ничего, кроме истового стремления отстоять вверенные им рубежи, не вызывает.
Однако «Русское искусство» с самого начала позиционировало себя как издание, ориентированное на обычного, пусть и «продвинутого» читателя, а не на научное сообщество. Кесарево должно принадлежать кесарю: забота о профессиональных изданиях даже при нынешнем нищенском финансировании академического искусствоведения лежит на плечах музеев и профильных институтов. Миссия же благотворительного фонда, каковым и является издающий «Русское искусство» Фонд им. П.М. Третьякова, видится в том, чтобы заботиться о расширении кругозора обычных людей, не утративших пока интереса к серьёзному искусству.
При всей научной строгости «Русского искусства» изданию удаётся находить некие «зоны компромисса»: стоит упомянуть статью Т. Юденковой, своего рода гимн консерватизму братьев Третьяковых, в которой автор возвращает положительный смысл давным-давно опороченному термину, видя в нём противоядие революционному хаосу и нигилистическому разрушению культуры.
В том же спектре и исторический очерк В. Сорокиной о Башкирском художественном музее, основой которого стала коллекция, собранная Нестеровым и переданная им на родину. Автором добросовестно собрана фундаментальная фактография. Но даты и цифры в памяти удержать трудно, а сердцу они вообще ничего не говорят, упомянутые фамилии в большинстве своём хорошо известны профессиональному сообществу, а человеку не особо искушённому говорят мало, хотя именно человеческие судьбы и являются основным двигателем читательского интереса.
Однако читателя, не упавшего духом, ждёт и заслуженная награда. В один присест читаются статьи Е. Теркель о Льве Баксте и Л. Тананаевой о Юзефе Мехоффере, имя которого, к сожалению, в отечественной науке даже среди полонистов известно немногим. С неослабевающим интересом следишь за беседой Елены Степанян-Румянцевой и Галины Чурак о юбилейной выставке М.В. Нестерова: написан материал так, словно ты сам при разговоре присутствуешь и понимаешь, что говорят профессионалы, но на языке, понятном и «простым смертным», у которых искусствоведческие витиеватости лишь выбивают почву из-под ног.
Времена не выбирают, и, пожалуй, это скорее хорошо, чем плохо. Ведь ко временам перемен не обязательно относиться как к проклятию, хотя именно на этой весьма непродуктивной установке мы и циклимся последние лет двадцать. Может, пора её наконец сменить на что-то более конструктивное? Просто противостоять стихии массового обескультуривания нации сегодня уже недостаточно. Миссия быть «последним бастионом» на пути околоискусствоведческого ширпотреба, взятая на себя журналом «Русское искусство», безусловно, благородна, но как быть с теми, кто не в состоянии укрыться за стенами этой крепости и оказался беззащитен перед девятым валом масскульта? |